Мыши - Страница 45

В конце концов мы решили прибегнуть к снотворному. Раньше мама категорически возражала против таблеток, опасаясь, что они вызовут привыкание. Но маленькие сиреневые пилюли, которые она принесла от доктора Лайла, прекрасно подействовали на меня. Я принимала одну таблетку за полчаса до сна и тут же засыпала. Постепенно я сократила дозу до половины таблетки, потом до четверти, и через неделю я уже могла засыпать минут через десять после того, как голова касалась подушки, и безо всяких лекарств.

И вот тогда пришел черед ночных кошмаров.

Поначалу это были какие-то бессвязные обрывки. Я словно порхала из одной камеры ужасов в другую, подолгу нигде не задерживаясь. Просыпаясь, я почти ничего не помнила, лишь сохранялось общее впечатление, будто всю ночь меня преследовал какой-то невидимый кошмар (мне и не нужно было его видеть, я знала, что — или, скорее, кто — это был).

Отчетливо я могу воспроизвести лишь два сюжета. В одном из них я была в гостиной, играла на флейте, когда вдруг увидела в окне лицо Пола Ханнигана, с обезображенной нижней челюстью, отвисшей, как у самого страшного призрака. В другом сне мы с мамой вытаскивали из-под кухонного стола тело грабителя, но обнаруживали, что это вовсе не Пол Ханниган, которого мы убили, а мой отец.

Этот кошмарный сон мучил меня несколько дней, и не только потому, что образ отца, лежавшего лицом вниз в луже крови, был таким отчетливым. Дело было куда хуже. Я видела в этом своего рода обвинение. Не в том ли, в конце концов, заключался смысл убийства Пола Ханнигана? Я отказывалась в это верить — ведь я не могла убить даже свои чувства к отцу, так разве посмела бы я желать его смерти?

Постепенно из разрозненных обрывков сложился цельный связный сон, который стал мне сниться каждую ночь, как будто мозг наконец отфильтровал все пережитые мною ужасы и слепил из них добротный сценарий, уже не терпящий ни малейших отступлений.

Все начиналось с идиллии — мы с мамой играли в крокет в палисаднике в погожий летний день. Мне было лет восемь, на мне любимое платьице в бело-голубую полоску (мама рассказывала, что в то время я отказывалась надевать что-либо другое). Мама тоже была совсем другой. Она выглядела так, словно только что сошла со свадебной фотографии, которая когда-то стояла на каминной полке в семейном доме; в белом летящем свадебном платье, она была чудо как молода и свежа — в волосах ни намека на седину, вокруг глаз никаких «гусиных лапок».

Мама крокировала меня, и мой шар покатился по газону. Я побежала за ним, крича ей через плечо, что она слишком хорошо играет — лучше, чем когда-либо. Крокетный шар все скакал по траве и наконец приземлился в овальном розарии. Я остановилась. Улыбка слетела с моих губ. Я не хотела подходить ближе. Я знала, что там похоронено тело грабителя. Я обернулась к маме, в надежде на то, что она разрешит мне оставить шар там, где он есть, но она вдруг оказалась далеко-далеко, в дальнем конце сада, который теперь разросся до невиданных размеров. Я позвала ее, хотя и знала, что она меня не услышит. Я решила быстро схватить шар и тотчас броситься назад, к маме. Но когда я снова повернулась к розарию, то увидела, что рядом с крокетным шаром, касаясь его, из земли высовывается зеленая разложившаяся рука грабителя.

Я знала, что нужно чем-то прикрыть руку, иначе кто-нибудь ее увидит, сообщит в полицию, и тогда нам конец. В этой сцене я, уже реального возраста, была в халате и ночной сорочке. Я сняла с себя халат и набросила его на руку. Я понимала, что это временный выход из положения, пока я не посоветуюсь с мамой. Я опустилась на колени и потянулась за шаром, но, как только я дотронулась до него, другая рука грабителя, вдруг выползшая, как змея, из могилы, схватила меня за запястье.

Эта рука была невероятно сильной. Она тянула меня вниз, прямо в грязь, и вот уже мое лицо соприкоснулось с лицом Пола Ханнигана, и я уловила его тошнотворное трупное дыхание.

— Я пытался дозвониться тебе, — сказал он, — но ты не берешь трубку.

Резкая смена кадров, и вот мы оба уже на дне могилы. Пол Ханниган лежит на мне сверху, и его руки смыкаются на моем горле — руки, которые в моих снах иногда превращались в змей или корни деревьев, но по странной логике сновидений почему-то всегда оставались руками. Надо мной было небо, в точности такое, как в ночь, когда мы отгоняли машину: грязные грозовые тучи, закрывающие звезды, луна величиной с наперсток. Я отчаянно боролась, но он легко подавлял мое сопротивление.

— На этот раз я все сделаю правильно, — злобно прохрипел он, сильнее сжимая мое горло.

Я задыхалась. Начинала терять сознание. Последним маниакальным усилием я пыталась освободиться, но опять безуспешно. Лицо — страшная маска с Хеллоуина — торжествующе ухмылялось. И тут я видела маму, которая нависала над его левым плечом, держа наготове разделочную доску. Она уже не была той молодой женщиной с фотографии; ее лицо было измученным и постаревшим, а вместо белого свадебного платья на ней был залитый кровью халат. Я знала, что она сейчас сделает. Я мысленно приказывала ей сделать это: «Ударь его! Ударь!» Но, вместо того чтобы занести над головой разделочную доску, она удалялась, повторяя снова и снова: «Я не хочу в тюрьму», пока не пропадала из виду…

Я просыпалась в холодном поту, и сердце так бешено билось в груди, что я едва успевала заглатывать воздух. Одеяло было сбито в изножье кровати, а простыня намотана вокруг моего мокрого тела.

29

Мы сложили пистолет и все другие находки из машины Пола Ханнигана в мусорные мешки и отнесли наверх. Если бы в тот момент нагрянула полиция, она бы обнаружила в гостевой комнате целый склад улик, тщательно отсортированных и готовых для передачи в суд. Прошло целых шесть дней, прежде чем мы наконец смогли избавиться от них.